Продолжая цитатник

[MKai]

Еще немного цитат. Пожалуй, сохраню себе всю статью, чтобы не потерять её потом. В продолжение давно интересующей меня темы "Маятника внимания".

Google делает нас глупее?

Источник: @diggreader

«Дэйв, прекрати. Прошу тебя, прекрати. Остановись, Дэйв. Ты можешь прекратить, Дэйв?». Так суперкомпьютер HAL умолял непреклонного космонавта Дэйва Боумана в известной и, странным образом, трогательной сцене ближе к концу картины Стенли Кубрика «2001: Космическая Одиссея». Боуман, которого неисправная машина чуть было не отправила на смерть в глубины космоса, спокойно и хладнокровно отсоединял схемы памяти, управляющие ее искусственным мозгом. «Дэйв, мой мозг умирает», — безнадежно проговорил HAL. «Я это чувствую. Я это чувствую».

Я тоже это чувствую. В последнее время у меня появилось неуютное ощущение, что кто-то или что-то ковыряется в моем мозгу, перераспределяя нейронные схемы и перепрограммируя память. Мой мозг не умирает, насколько я могу судить, но меняется. Я уже не думаю так, как думал раньше. Особенно это заметно при чтении. Раньше я с легкостью погружался в книгу или длинную статью. Мозг увлекался повествованием или поворотами дискуссии, и я часами бродил по длинным дорогам прозы. Теперь такое редко случается. После двух-трех страниц внимание начинает рассеиваться, появляется какая-то суетливость, я теряю нить, начинаю искать, чем бы еще заняться. Такое ощущение, что мне постоянно приходится подтаскивать свой непослушный мозг обратно к тексту. Глубокое чтение, которое раньше происходило совершенно естественно, превратилось в борьбу.

Кажется, я знаю, в чем дело. Уже более десяти лет я провожу много времени в Интернете: ищу, брожу, а иногда и вношу дополнения в эту великую базу данных. Для меня, как для писателя, Паутина стала просто находкой. Для исследования, на которое раньше уходили дни, проведенные в окружении стопок периодических изданий в читальных залах библиотек, теперь требуется лишь несколько минут. Пара поисковых запросов в Google, несколько кликов по ссылкам, и вот я уже получил достоверные факты или отточенные цитаты, которые искал. Даже когда не работаю, я продираюсь сквозь информационные заросли Сети — читаю и пишу электронные письма, просматриваю заголовки и посты в блогах, смотрю видеоролики и слушаю подкасты или просто путешествую от ссылки к ссылке и к ссылке. (В отличие от сносок, с которыми их иногда сравнивают, гиперссылки не просто указывают на соотносящиеся материалы, они подталкивают вас к ним.)

Для меня, как и для других, Сеть стала универсальным медиа-средством, каналом практически всей информации, поступающей в мой мозг через глаза и уши. Есть множество преимуществ моментального доступа к столько невероятно богатому информационному хранилищу, все они были в свое время широко описаны и должным образом восхвалены. «Идеальные способности силиконовой памяти», — писал Клайв Томпсон (Clive Thompson) в журнале «Wired», «могут оказаться большим подспорьем мышлению». Но это подспорье имеет свою цену. Как в 60-х годах заметил теоретик в области средств массовой информации Маршал Маклюэн, СМИ — это не просто пассивные информационные каналы. Они не только поставляют пищу для размышлений, но они также формируют и сам процесс мышления. И в этом смысле, кажется, Сеть урезает мои способности концентрироваться и размышлять. Теперь мой мозг принимает информацию лишь в том виде, в котором ее распространяет Сеть: в быстродвижущемся потоке частиц. Раньше я нырял в море слов с аквалангом. Теперь я проношусь по поверхности как на водных лыжах.

И я не единственный. Когда я упомянул о своих проблемах с чтением в разговоре с друзьями и знакомыми, большинство из которых — люди читающие, многие сказали, что с ними тоже происходят подобные вещи. Чем больше они пользуются Паутиной, тем больше усилий им приходится прилагать, чтобы концентрировать внимание на длинных текстах. Некоторые блоггеры, которых я читаю, также начали говорить об этом явлении. Скотт Карп (Scott Karp), который ведет блог об онлайновых СМИ, недавно признался, что совсем перестал читать книги. «В колледже я изучал литературу и был ненасытным читателем», — пишет он. «Что произошло?». Он продолжает размышлять в поисках ответа: «Что если я читаю только в Сети не потому, что изменился способ чтения, т.е. не потому, что я ищу удобства, а потому, что изменился СПОСОБ МЫШЛЕНИЯ?».

Брюс Фридман (Bruce Friedman) ведет блог об использовании компьютеров в медицине и тоже описывает, как Интернет изменил его умственные привычки. «Я практически полностью утратил способность читать и поглощать длинные статьи, будь то в Сети или на печати», — писал он в этом году. Патологоанатом, который давно входит в преподавательский состав медицинской школы университета Мичигана — Фридман конкретизировал свое высказывание в телефонном разговоре со мной. Его мышление, сказал он, перешло в режим «стаккато», отражая процесс быстрого просмотра коротких абзацев текста из нескольких источников в Интернете. «Я уже не смогу прочитать «Войну и мир», — признается он. «Я утратил эту способность. Даже пост в блоге длиной более трех-четырех абзацев — это уже слишком много. Я лишь бегло просматриваю его».

Примеры из жизни сами по себе ничего не доказывают. И мы ожидаем длительных неврологических и психологических экспериментов, которые дадут нам четкую картину того, как использование Интернета влияет на познавательные способности. Однако недавно опубликованные результаты исследования онлайновых привычек, проведенного сотрудниками медицинского колледжа лондонского университета, указывают, что мы вполне уже можем находиться в процессе полной трансформации способов чтения и мышления. В рамках пятилетней исследовательской программы ученые изучили компьютерные логи, документирующие поведение посетителей двух популярных научных сайтов, один из которых поддерживается Британской библиотекой, а другой — учебно-просветительским консорциумом Великобритании. На сайтах предоставляется доступ к журнальным статьям, электронным книгам и другим источникам письменной информации. Пользователи сайтов продемонстрировали «некую форму поверхностной активности», прыгая с одного источника на другой и редко возвращаясь к тем источникам, которые они уже посетили. Как правило, они читают не более одной или двух страниц статьи или книги, а затем перепрыгивают на другой сайт. Иногда они сохраняют длинные статьи, но нет никакой гарантии, что они к ним возвращаются и действительно читают до конца. Исследователи сообщают:

Ясно, что пользователи не читают онлайн в традиционном понимании этого слова; появляются новые формы чтения: пользователи горизонтально «пробегают» по заголовкам, страницам и абзацам в поисках быстрой добычи. Создается такое ощущение, что они выходят в Сеть, чтобы избежать чтения в его традиционном смысле.

Благодаря повсеместности текста в Интернете, не говоря уже о популярности текстовых сообщений на сотовых телефонах, вполне может быть так, что сегодня мы читаем больше, чем в 70-х и 80-х годах, когда основным средством массовой информации было телевидение. Но это уже другое чтение, за которым скрывается другой тип мышления и даже, пожалуй — другое восприятие собственной личности. «Мы — не только то, что мы читаем», — говорит Марианна Вулф (Maryanne Wolf), эволюционный психолог университета Тафтса и автор книги «Пруст и кальмар: История и наука читающего мозга» (Proust and the Squid: The Story and Science of the Reading Brain). «Мы — то, как мы читаем». Вулф озабочена тем, что стиль чтения, продвигаемый Сетью, стиль, который ставит «продуктивность» и «оперативность» превыше всего, может ослабить нашу способность к тому глубокому чтению, которое появилось, когда, благодаря ранним технологиям — печатному станку — сложная проза распространилась повсеместно. При чтении в Сети, говорит она, мы становимся «простыми декодировщиками информации». Наша способность интерпретировать текст и создавать богатые умственные связи, образующиеся, когда мы читаем глубоко и не отвлекаясь, остается, по большому счету, незадействованной.

Чтение, объясняет Вулф — это не инстинктивное умение человеческих существ. Оно не встроено в наши гены, как речь. Нам приходится учить мозг переводить символы, которые мы видим, в язык, который мы понимаем. А СМИ и другие технологии, которые мы используем, чтобы учиться и практиковаться в чтении, играют важную роль в формировании нейронных связей внутри нашего мозга. При помощи экспериментов было выяснено, что у тех, кто читает идеограммы, например у китайцев, развиваются совершенно иные умственные связи чтения в отличие от тех, в чьем письменном языке используется алфавит. Эти отличия распространяются на множество участков мозга, включая те, которые управляют такими важными когнитивными функциями, как память и интерпретация слуховых и зрительных раздражителей. Можно предположить, что связи, образующиеся в результате использования Сети, так же будут отличаться от связей, образованных в результате чтения книг и других печатных работ.

В 1882 году Фридрих Ницше приобрел печатную машинку — модель Writing Ball производства Malling-Hansen, если быть точным. Зрение падало, фокусировать взгляд на странице становилось болезненно и утомительно, и зачастую вызывало сильные головные боли. Он был вынужден сократить свое писательство, и опасался, что в скором времени придется его совсем прекратить. Печатная машинка спасла его — по крайней мере, на время. Когда он овладел методом «слепой печати», то мог печатать с закрытыми глазами, пользуясь лишь пальцами. Слова снова потекли из головы на бумагу.

Однако машинка оказала некое влияние на его работу. Один из друзей Ницше, композитор, заметил изменение в стиле его письма. Его и без того сжатая проза стала еще плотнее, более телеграфной. «Возможно, посредством этого инструмента, ты обретешь новый стиль», — написал друг в письме, указывая, что в своей работе его собственные «мысли музыкальные и языковые зачастую зависят от качества пера и бумаги».

«Ты прав», — ответил Ницше, «письменные принадлежности участвуют в формировании наших мыслей». Под влиянием машинки, пишет немецкий исследователь в области СМИ Фридрих А. Киттлер, проза Ницше «перешла от аргументов к афоризмам, от мыслей к каламбурам, от красноречивого к телеграммному стилю».

Человеческий мозг может изменяться практически бесконечно. Раньше считалось, что наша мозговая система, плотные соединения, образованные нейронами численностью около 100 млрд. внутри нашего черепа, ко времени взросления приобретает в основном фиксированную форму. Однако исследования мозга обнаружили, что это не так. Джеймс Олдс (James Olds), профессор неврологии, управляющий институтом специальных исследований Краснова при университете Джорджа Мейсона, утверждает, что даже взрослый мозг «очень пластичен». Нервные клетки регулярно разрывают старые и создают новые связи. По словам Олдса: «Мозг может перепрограммировать сам себя „на лету“, меняя свою функциональность».

По мере использования того, что Даниель Белл (Daniel Bell) называет «интеллектуальными технологиями» — инструменты, развивающие наши умственные, а не физические способности — мы неизбежно начинаем перенимать качества этих технологий. Механические часы, которые начали широко использоваться в 14 веке — хороший тому пример. В книге «Техника и цивилизация» (Technics and Civilization) историк и культурный критик Льюис Мамфорд (Lewis Mumford) описывает, как часы «отделили время от хода развития человечества и помогли создать веру в независимый мир математически измеряемых последовательностей». «Абстрактные рамки шкалированного времени» превратились в «точку отсчета, как для действий, так и для мыслей».

Размеренное тиканье часов способствовало рождению научного разума и научного человека. Но есть и кое-что, что оно забрало. Джозеф Вейценбаум (Joseph Weizenbaum), специалист в области вычислительной техники Массачусетского технологического института, в своей книге «Мощь компьютера и человеческий разум: от суждения к вычислению», выпущенной в 1976 году, заметил, что концепция мира, появившаяся в результате широкого распространения инструментов для измерения времени, «остается ухудшенной версией старой концепции, так как зиждется на неприятии того непосредственного опыта, который формировал базу старой реальности и практически являлся ею». Решая, когда нам есть, работать, спать, вставать, мы перестали прислушиваться к своим чувствам и начали подчиняться часам.

Процесс адаптации к новым интеллектуальным технологиям отражается в изменении метафор, которые мы используем, чтобы объяснить нас самих нам самим. Когда появились механические часы, люди начали говорить, что их мозг работает «как часы». Сегодня, в эпоху компьютерных программ, мы сравниваем мозг с компьютером. Но эти изменения, как утверждает неврология, идут намного глубже, чем метафоры. Благодаря пластичности нашего мозга, адаптация происходит и на биологическом уровне.

Интернет обещает оказать особенно глубокое влияние на наши познавательные способности. В работе, опубликованной в 1936 году, британский математик Алан Тьюринг (Alan Turing) доказал, что компьютер, существовавший в то время лишь в теории, можно запрограммировать так, чтобы он выполнял функции любого другого устройства для обработки информации. Именно это мы сегодня и наблюдаем. Интернет — безмерно мощная вычислительная система — включил в себя большинство интеллектуальных технологий. Он стал нашей картой, часами, печатной прессой и печатной машинкой, нашим калькулятором и телефоном, нашим радио и телевидением.

Когда Сеть поглощает какое-либо средство массовой информации, это средство воссоздается по образу Сети: его контент приправляется гиперссылками, мигающей рекламой и прочими цифровыми побрякушками, и окружается контентом других СМИ, поглощенных ею. Уведомление о прибытии нового электронного письма, к примеру, может появиться в тот момент, когда мы просматриваем последние заголовки на сайте какой-нибудь газеты. В результате наше внимание и концентрация рассеиваются.

Влияние Сети не прекращается и за пределами компьютерного дисплея. По мере того, как мозги людей приспосабливаются к сумасшедшему винегрету интернетовской информации, традиционным СМИ приходится подстраиваться под новые привычки аудитории. В телепрограммах появляются бегущие строки и всплывающая реклама, журналы и газеты сокращают свои статьи и вводят краткие изложения, а также наводняют страницы легко читаемыми информационными отрезками. Когда в марте сего года издание «The New York Times» решило посвятить вторую и третью страницы каждого номера кратким обзорам статей, главный художник Том Бодкин (Tom Bodkin) объяснил, что такие «шорткаты» позволят измученным читателям быстро «отведать» новости дня, не прибегая к «менее рациональному» способу: переворачивать страницы и читать статьи. Старым СМИ не остается иного выбора, как играть по правилам новых СМИ.

Никогда еще система связи не играла столь значительной роли в нашей жизни и не оказывала столь большого влияния на наши мысли, как это делает Интернет сегодня. Несмотря на все то, что уже было написано про Сеть, очень мало внимания уделялось тому, как именно она перепрограммирует нас. Интеллектуальная этика Сети остается неопределенной.

Приблизительно в то же время, когда Ницше начал пользоваться печатной машинкой, серьезный молодой человек по имени Фредерик Уинслоу Тейлор (Frederick Winslow Taylor) принес секундомер на завод «Midvale Steel» в Филадельфии и начал серию исторических экспериментов, направленных на повышение производительности труда токарей этого завода. С согласия владельцев, он собрал группу рабочих и велел им работать на различных станках, а сам в это время записывал и засекал время каждого их движения и каждой операции на станке. Разбив все виды работ на последовательность небольших отдельных шагов, и проверив различные способы выполнения каждого из них, Тейлор составил для каждого работника набор точных инструкций — «алгоритм», как бы сказали сегодня. Работникам новый строгий режим пришелся не по нраву, они жаловались, что практически превратились в автоматы, но производительность завода взлетела.

Спустя более ста лет после изобретения парового двигателя промышленная революция, наконец, нашла свою философию и своего философа. Плотная индустриальная хореография Тейлора — его «система», как он любил ее называть — была принята с распростертыми объятиями среди промышленников по всей стране, а со временем — и во всем мире. В погоне за максимальной скоростью и максимальной производительностью владельцы заводов изучали трудовые движения и затраты времени, чтобы лучше организовать и устроить труд своих работников. Цель заключалась в том, чтобы, как определил Тейлор в своем знаменитом трактате 1911 года «Принципы научного метода управления», определить и принять для каждого вида работ «один наилучший метод», и тем самым добиться «во всем механическом искусстве постепенной замены эмпирических приемов научными». Как только эта система будет применена ко всем видам физического труда, как уверял Тейлор своих последователей, она вызовет реструктуризацию не только промышленности, но и общества, создав утопию идеальной производительности. «В прошлом на первом месте стоял человек», — заявил он; «в будущем на первое место должна встать система».

Тейлоровская система во многом еще с нами, она остается этикой промышленного производства. Сегодня, благодаря растущей власти над нашей интеллектуальной жизнью, которой обладают компьютерные специалисты и программисты, этика Тейлора начинает вторгаться и в область разума. Интернет — это машина, предназначенная для эффективного и автоматического сбора, передачи и манипуляции информацией, а легионы его программистов полны решимости найти «один наилучший метод» — идеальный алгоритм — для выполнения каждого умственного действия той работы, которую мы называем информационной.

Штаб-квартира Google, Googleplex, в г. Маунтин-Вью (Mountain View), Калифорния — главная церковь Интернета, а религия, практикуемая в ее стенах — Тейлоризм. По словам исполнительного директора компании Эрика Шмидта (Eric Schmidt), Google — это «компания, основанная вокруг науки измерений», и стремится она к тому, чтобы «систематизировать все», чем она занимается. Как пишет журнал «Harvard Business Review», собирая терабайты поведенческой информации через свой поисковик и другие сайты, компания ежедневно проводит тысячи экспериментов. Результаты этих экспериментов применяются для переработки алгоритмов, которые все больше и больше контролируют то, как люди находят информацию и извлекают из нее смысл. Google делает для умственной работы то, что Тейлор сделал для физической.

Компания заявила, что ее миссия — «организовать всю информацию мира и сделать ее общедоступной и полезной». Она стремится разработать «идеальный поисковый движок», который, по ее определению, «точно понимает, что вам нужно, и дает вам это». С точки зрения Google, информация — это товар, утилитарный ресурс, который можно перерабатывать и обрабатывать с промышленной эффективностью. Чем больше частей информации мы можем «получить» и чем быстрее мы можем извлечь их суть, тем более продуктивными мыслителями мы становимся.

Где предел? Сергей Брин (Sergey Brin) и Лари Пейдж (Larry Page), талантливые молодые люди, которые основали Google, работая над докторскими диссертациями в области вычислительной техники в Стэнфордском университете, часто упоминают о своем желании превратить поисковый движок в искусственный интеллект, машину подобную HAL, напрямую соединенную с мозгом. «Идеальный поисковый движок — это нечто, столь же умное, как и люди, или умнее», — сказал Пейдж в своей речи несколько лет назад. «Для нас работа в области поиска — это один из способов разработки искусственного интеллекта». В 2004 году в интервью журналу «Newsweek» Брин сказал: «Конечно, было бы лучше, если бы вся информация мира была напрямую подключена к вашему мозгу или к искусственному мозгу, который был бы умнее вашего». В прошлом году Пейдж на съезде ученых заявил, что Google «действительно пытается создать крупномасштабный искусственный интеллект».

Для пары ловкачей-математиков с большими деньгами и небольшой армией программистов такие стремления естественны и даже достойны восхищения. Будучи фундаментально научным предприятием, Google мотивируется желанием применять технологии, чтобы, по словам Эрика Шмидта, «решать такие задачи, которые никогда раньше не решали», а искусственный интеллект — это наисложнейшая из существующих задач. Почему бы именно Брину и Пейджу не попытаться решить ее?

Тем не менее, их легко брошенное утверждение, что нам всем «было бы лучше», если бы мозг был дополнен или даже вообще заменен искусственным интеллектом, не внушает спокойствия. Оно подразумевает веру в то, что интеллект является продуктом механического процесса, серии дискретных шагов, которые можно вычленить, измерить и оптимизировать. В мире Google, в который мы попадаем, когда выходим онлайн, очень мало места для неопределенности созерцания. Двусмысленность — это не путь к озарению, а — баг, который нужно исправить. Человеческий мозг — всего лишь устаревший компьютер, которому требуется процессор побыстрее и жесткий диск побольше.

Идея о том, что наш разум должен работать подобно высокоскоростной машине по обработке данных является не только неотъемлемой частью функционирования Интернета, но и его главенствующей бизнес-моделью. Чем быстрее мы путешествуем по Паутине — чем больше ссылок мы кликаем и страниц просматриваем — тем больше возможностей у Google и других компаний собрать о нас необходимую информацию и накормить нас соответствующей рекламой. Многие интернетовские предприниматели имеют финансовый интерес в сборе тех крупиц информации, что мы оставляем, порхая с ссылки на ссылку — чем больше крупиц, тем лучше. Последнее, чего хотят такие компании, так это способствовать неторопливому чтению или неспешным и сосредоточенным размышлениям. Отвлечь нас — в их экономических интересах.

Возможно, я слишком мнительный. Подобно тому, как существует тенденция возвеличивания технологического прогресса, существует и обратная тенденция — ожидать худшего от каждого нового инструмента, от каждой новой машины. В диалоге Платона «Федр» Сократ стенал по поводу развития письменности. Он опасался, что когда люди начнут полагаться на написанное слово, как замену знанию, удерживаемому в голове, они, по словам одного из участников диалога, «перестанут тренировать свою память и станут забывчивыми». А из-за того, что они смогут «получать информацию без надлежащих инструкций», они будут «казаться очень образованными, будучи, большей частью, достаточно безграмотными». Они будут «самодовольно считать себя мудрыми, не имея настоящей мудрости». Сократ не ошибся: новые технологии все таки возымели тот эффект, которого он опасался, но он оказался недальновидным. Он не смог предусмотреть то множество путей, посредством которых письмо и чтение распространяют информацию, стимулируют свежие идеи и увеличивают человеческое знание (если не мудрость).

Появление в 15 веке печатного станка Гуттенберга спровоцировало очередной раунд зубовного скрежета. Итальянский гуманист Иеронимо Скуарчафико (Hieronimo Squarciafico) был обеспокоен тем, что легкая доступность книг приведет к интеллектуальной лености, делая людей «менее прилежными» и ослабляя их ум. Иные утверждали, что доступность дешевых книг и газет подорвет авторитет религии, принизит работу ученых и переписчиков, спровоцирует мятеж и распутство. Как заметил профессор Нью-Йоркского университета Клэй Ширки (Clay Shirky): «Многие доводы против печатного станка были правильными и даже провидческими. Но, опять же, предрекатели несчастий не смогли представить несметное число благ, исходящих от печатного слова.

Поэтому — да, вы должны скептически относиться к моему скептицизму. Пожалуй, те, кто отвергают критиков Интернета, как луддитов и ностальгирующих, окажутся правы, а из наших сверхактивных умов выскочит золотой век интеллектуальных открытий и всеобщей мудрости. Затем, опять, Сеть — не алфавит, и, хотя, она и может заменить печатный станок, в то же время она производит совершенно другой продукт. То глубокое чтение, которому способствует последовательность отпечатанных страниц, ценно не только знанием, получаемым от слов автора, но и интеллектуальными вибрациями, которые эти слова активируют у нас в уме. В тихих просторах, открывающихся при продолжительном и ничем не отвлекаемом чтении, как и при любом другом акте погружения, если уж на то пошло, мы создаем свои собственные ассоциации, строим собственные предположения и аналогии, вскармливаем собственные идеи. Глубокое чтение, как утверждает Марианна Вулф, неотличимо от глубокого размышления.

Если мы потеряем эти пространства или заполним их «контентом», мы пожертвует чем-то важным не только в себе, но и в нашей культуре. В своем недавнем эссе драматург Ричард Формэн (Richard Foreman) красноречиво описал, что поставлено на карту:

Я происхожу из традиционной западной культуры, идеалом в которой (моим идеалом) считалась сложная, плотная, подобная кафедральному собору, структура высокообразованной и четкой личности — мужчины или женщины, несущих в себе самостоятельно выстроенную и уникальную версию всего наследия Запада. Но сейчас я наблюдаю, как во всех нас (включая меня) сложная внутренняя плотность заменяется новой личностью, развивающейся под давлением информационной перегрузки и технологии «мгновенного доступа».

По мере того, как иссякает наше «внутреннее хранилище плотного культурного наследия», заключает Формэн, мы рискуем превратиться в «людей-блинов — широких, но тонких, подключающихся к огромному источнику информации, получаемой простым нажатием кнопки».

Меня все преследует сцена из «2001». Что делает ее столь трогательной и странной — так это то, как эмоционально реагирует компьютер на разборку своего разума: отчаяние, усиливающееся вместе тем, как одна за другой гаснут его схемы, по-детски искренние мольбы: «Я это чувствую. Я это чувствую. Мне страшно», и его окончательный возврат к тому, что можно назвать невинностью. Излияние эмоций HAL?а контрастирует с той бесчувственностью, которой в этом фильме характеризуются люди, занимающиеся своими делами с деловитостью роботов. Складывается ощущение, что они действуют и мыслят по сценарию, как будто выполняют некий алгоритм. В мире «2001» люди стали настолько похожими на машины, что машина оказывается самым человечным персонажем. В этом-то и кроется суть мрачного пророчества Кубрика: когда мы начинаем использовать компьютеры как средство постижения мира, наш собственный интеллект сплющивается до размеров искусственного.

Ну что, смогли дочитать до конца? Вот и я о том же...
じゃ ね!